Форум
Я рано усвоил, что самый честный и лучший способ нравится – это хорошо отзываться о людях. В девяти из десяти случаев люди ни в чем себя не упрекают, как не правы бы они не были. Посему брюзжать глупо на их выходки или умозаключения. Критика здесь не уместна. У нас достаточно хлопот со своим собственным несовершенством, чтобы еще раздражаться по поводу чужих недостатков. К тому же критика опасна, так как на ровном месте можно нажить неприязнь к себе, и даже врагов. А это совсем не умно!
Чтобы не вспоминать свою возлюбленную и реже видеться с ней, я с головой ушел в работу. Обедал и ужинал в дешевой харчевне. К боярину в дом я приходил только переночевать. Нарышкин обижался на меня. Он считал, что моя работа лишила его приятного общения со мной, но тут ничего не поделаешь надо смириться – карьера, прежде всего. Вскоре я объявил ему, что я съезжаю от него, так как дела требуют, чтобы я был рядом с княжеской канцелярией. Это его удивило, так как его дом находился не так уж далеко от моей работы, но он не подал виду. Он взял с меня слово, что я буду у него бывать хотя бы по воскресениям. Я ему обещал.
Князь заметил мое рвение в работе. На ней я проводил все дни и вечера и, даже праздники. Хотя я князя редко видел, мне, однако, удалось расположить его к себе до такой степени, что он сказал:
- Послушай, Жизномир, мне нравится твой характер и рвение в работе, но надо и отдыхать. Ты, старательный и преданный, к тому же умен и не болтлив. Полагаю, что не просчитаюсь, если облеку тебя своим доверием. Услышав такие слова, я поблагодарил князя за столь лестную оценку моей личности и сказал, что он полностью может располагать мною.
- Первым доказательством моего доверия, - продолжил он, - будет то, что я открою тебе свои намерения. Необходимо, чтобы ты знал о них, ибо это поможет тебе справиться с поручениями, которые я собираюсь на тебя возложить. Ты знаешь, что мой брат Ярополк отправил меня в изгнание на три года. Я вернулся с варяжской дружиной и захватил город без кровопролития. Но авторитет мой подорван. Мои распоряжения удельными князьками и боярами плохо выполняются. Они ждут, чем закончиться мое противостояние с Киевом, чтобы примкнуть к победителю. Смею сказать, что не я княжу в Новгороде, а - Добрыня. Такое положение дел меня не устраивает и удручает. Я намерен пойти войною на Киев, но для этого должен точно знать: кто мне друг, а кто враг? Через несколько дней я намерен отправить тебя с боярином Нарышкиным в Полоцк, чтобы заручиться поддержкой конунга Рогволда. Для этого я готов с ним породниться и жениться на его дочери Рогнеде.
Выслушав с большим вниманием тайну государя, которая давно не была тайной для всего княжеского двора и жителей города, я еще раз заверил его в своей верности и преданности и тихо удалился.
При дворе быстро все заметили благоволение его светлости ко мне. На меня стали смотреть, как на маленького фаворита: одни - завидовали и искали дружбы со мной, другие - люто ненавидели и распускали обо мне сплетни, строили козни. Мой отъезд в Полоцк почему-то задерживался и я по велению князя большую часть времени находился при нем. Дни мы проводили в беседах за закрытыми дверями или в обществе юных девушек, о которых я расскажу ниже.
Итак, не прошло и месяца моего пребывания при государе, как я изведал милости правителя, стал меньше думать о Богдане, но и навлек на себя гнев его влиятельных сатрапов. Мне казалось, что весь княжеский двор кишел лицемерами и лизоблюдами. Бояре, дружинники разных рангов и простые писцы – все стремились правдами и неправдами урвать кусок пожирнее от княжеского пирога. Они не служили, а прислуживали, лицемерили перед сильными мира сего. О деле, на которое они были поставлены, почти не думали. Каждый из них завидовал друг другу и стремился соперника оболгать открыто и нагло, абсолютно не стыдясь своего навета. Я среди них стал белой вороной.
Моими злейшими врагами стали мои старые знакомые - сотник Никодим и, приехавший недавно служить при дворе, отпрыск хитрого Богомила, Гаврила. Как я понял, их покровителем был простак Добрыня, который к себе их сильно приблизил. У Добрыни не хватило бы сообразительности понять, что наши беседы с князем за закрытыми дверями отнюдь не о женщинах. Эти интриганы дали ему понять, что нами что-то замышляется, о чем Добрыня не ведает. В этом он увидел скрытую угрозу своему авторитету негласного правителя и от чего со мной стал неприветливым и раздражительным. Однако, должен заметить, Добрыня был лишен непомерного властолюбия. Смелый, ловкий, сильный воин находил удовольствие в самих сражениях и словно искал опасности, чтобы ублажать свою натуру одержанными победами и преодоленными трудностями. Однако, участвуя в лихих схватках и орудуя двумя легкими мечами в двух руках, он редко ставил перед собой непомерно большие задачи. Его подвиги и удаль были скорее плодами инстинктивной склонности к действию, чем следствием обдуманных решений, принятых во имя какой-либо великой цели. Много позже, когда Добрыня занял высокий пост в Новгороде, когда познал вкус славы и почестей, к которым, в общем, и не стремился, он, понятно, возгордился и почувствовал стремление их приумножить. Естественно, во мне он увидел угрозу. Человек со средними способностями и жестоким сердцем, он в годы правления князя Святослава нередко совершал злодейские поступки, которые не находили никакого объяснения с точки зрения их политической целесообразности. Добрыня никогда не задумывался ни над целесообразностью, ни над оправданием своей кровожадности. Темпераментный, необузданный, не признающий возражений, свирепый по натуре, он не умел приносить в жертву необходимости ни малейшего своего дикого каприза, причем врожденная беспощадность сочеталась в нем с неуемной алчностью. Будучи человеком решительным и прямолинейным он решал такие проблемы довольно просто: такой человек должен исчезнуть из придворных сфер любыми путями. Он никогда не затевал интриг, но если человек совершал ошибку, то он добивал его безжалостно.
Я старался ничего не делать предосудительного, не уведомив князя. Более того, не обращать внимания на распускаемые врагами слухи обо мне, как алчном, хитром и похотливом любимце князя. До князя Владимира доходили эти слухи, но так как он знал, что это наветы, то лишь посмеивался надо мной. Улыбаясь, он говорил:
- Жизномир, ты одеваешься хуже всех при дворе. На тебе всегда один и тот же потертый кафтан. Куда ты тратишь богатства, которые получаешь за свои услуги? Я сильно злился на такие шутки и дерзко отвечал конунгу:
- Лучше - слава Богу, нежели - дай Бог! Скоро, как только, благодаря вашей милости, наконец, начну получать свое жалование, накоплю средства и для начала куплю, хотя бы, себе новые портки, а потом уже - новый кафтан.
Князь на мою шутку не обиделся и на следующий день приказал приодеть меня у своих портных в лучшие одежды и удвоить мое жалование. Когда я впервые пришел на княжеский двор в новом облачении, то все в один голос стали утверждать, что мы с князем, что пара близнецов-братьев. Я заметил, что это не понравилось князю Владимиру и Добрыне, и я тут же сменил новую одежду на старый кафтан.
Чтобы не вспоминать свою возлюбленную и реже видеться с ней, я с головой ушел в работу. Обедал и ужинал в дешевой харчевне. К боярину в дом я приходил только переночевать. Нарышкин обижался на меня. Он считал, что моя работа лишила его приятного общения со мной, но тут ничего не поделаешь надо смириться – карьера, прежде всего. Вскоре я объявил ему, что я съезжаю от него, так как дела требуют, чтобы я был рядом с княжеской канцелярией. Это его удивило, так как его дом находился не так уж далеко от моей работы, но он не подал виду. Он взял с меня слово, что я буду у него бывать хотя бы по воскресениям. Я ему обещал.
Князь заметил мое рвение в работе. На ней я проводил все дни и вечера и, даже праздники. Хотя я князя редко видел, мне, однако, удалось расположить его к себе до такой степени, что он сказал:
- Послушай, Жизномир, мне нравится твой характер и рвение в работе, но надо и отдыхать. Ты, старательный и преданный, к тому же умен и не болтлив. Полагаю, что не просчитаюсь, если облеку тебя своим доверием. Услышав такие слова, я поблагодарил князя за столь лестную оценку моей личности и сказал, что он полностью может располагать мною.
- Первым доказательством моего доверия, - продолжил он, - будет то, что я открою тебе свои намерения. Необходимо, чтобы ты знал о них, ибо это поможет тебе справиться с поручениями, которые я собираюсь на тебя возложить. Ты знаешь, что мой брат Ярополк отправил меня в изгнание на три года. Я вернулся с варяжской дружиной и захватил город без кровопролития. Но авторитет мой подорван. Мои распоряжения удельными князьками и боярами плохо выполняются. Они ждут, чем закончиться мое противостояние с Киевом, чтобы примкнуть к победителю. Смею сказать, что не я княжу в Новгороде, а - Добрыня. Такое положение дел меня не устраивает и удручает. Я намерен пойти войною на Киев, но для этого должен точно знать: кто мне друг, а кто враг? Через несколько дней я намерен отправить тебя с боярином Нарышкиным в Полоцк, чтобы заручиться поддержкой конунга Рогволда. Для этого я готов с ним породниться и жениться на его дочери Рогнеде.
Выслушав с большим вниманием тайну государя, которая давно не была тайной для всего княжеского двора и жителей города, я еще раз заверил его в своей верности и преданности и тихо удалился.
При дворе быстро все заметили благоволение его светлости ко мне. На меня стали смотреть, как на маленького фаворита: одни - завидовали и искали дружбы со мной, другие - люто ненавидели и распускали обо мне сплетни, строили козни. Мой отъезд в Полоцк почему-то задерживался и я по велению князя большую часть времени находился при нем. Дни мы проводили в беседах за закрытыми дверями или в обществе юных девушек, о которых я расскажу ниже.
Итак, не прошло и месяца моего пребывания при государе, как я изведал милости правителя, стал меньше думать о Богдане, но и навлек на себя гнев его влиятельных сатрапов. Мне казалось, что весь княжеский двор кишел лицемерами и лизоблюдами. Бояре, дружинники разных рангов и простые писцы – все стремились правдами и неправдами урвать кусок пожирнее от княжеского пирога. Они не служили, а прислуживали, лицемерили перед сильными мира сего. О деле, на которое они были поставлены, почти не думали. Каждый из них завидовал друг другу и стремился соперника оболгать открыто и нагло, абсолютно не стыдясь своего навета. Я среди них стал белой вороной.
Моими злейшими врагами стали мои старые знакомые - сотник Никодим и, приехавший недавно служить при дворе, отпрыск хитрого Богомила, Гаврила. Как я понял, их покровителем был простак Добрыня, который к себе их сильно приблизил. У Добрыни не хватило бы сообразительности понять, что наши беседы с князем за закрытыми дверями отнюдь не о женщинах. Эти интриганы дали ему понять, что нами что-то замышляется, о чем Добрыня не ведает. В этом он увидел скрытую угрозу своему авторитету негласного правителя и от чего со мной стал неприветливым и раздражительным. Однако, должен заметить, Добрыня был лишен непомерного властолюбия. Смелый, ловкий, сильный воин находил удовольствие в самих сражениях и словно искал опасности, чтобы ублажать свою натуру одержанными победами и преодоленными трудностями. Однако, участвуя в лихих схватках и орудуя двумя легкими мечами в двух руках, он редко ставил перед собой непомерно большие задачи. Его подвиги и удаль были скорее плодами инстинктивной склонности к действию, чем следствием обдуманных решений, принятых во имя какой-либо великой цели. Много позже, когда Добрыня занял высокий пост в Новгороде, когда познал вкус славы и почестей, к которым, в общем, и не стремился, он, понятно, возгордился и почувствовал стремление их приумножить. Естественно, во мне он увидел угрозу. Человек со средними способностями и жестоким сердцем, он в годы правления князя Святослава нередко совершал злодейские поступки, которые не находили никакого объяснения с точки зрения их политической целесообразности. Добрыня никогда не задумывался ни над целесообразностью, ни над оправданием своей кровожадности. Темпераментный, необузданный, не признающий возражений, свирепый по натуре, он не умел приносить в жертву необходимости ни малейшего своего дикого каприза, причем врожденная беспощадность сочеталась в нем с неуемной алчностью. Будучи человеком решительным и прямолинейным он решал такие проблемы довольно просто: такой человек должен исчезнуть из придворных сфер любыми путями. Он никогда не затевал интриг, но если человек совершал ошибку, то он добивал его безжалостно.
Я старался ничего не делать предосудительного, не уведомив князя. Более того, не обращать внимания на распускаемые врагами слухи обо мне, как алчном, хитром и похотливом любимце князя. До князя Владимира доходили эти слухи, но так как он знал, что это наветы, то лишь посмеивался надо мной. Улыбаясь, он говорил:
- Жизномир, ты одеваешься хуже всех при дворе. На тебе всегда один и тот же потертый кафтан. Куда ты тратишь богатства, которые получаешь за свои услуги? Я сильно злился на такие шутки и дерзко отвечал конунгу:
- Лучше - слава Богу, нежели - дай Бог! Скоро, как только, благодаря вашей милости, наконец, начну получать свое жалование, накоплю средства и для начала куплю, хотя бы, себе новые портки, а потом уже - новый кафтан.
Князь на мою шутку не обиделся и на следующий день приказал приодеть меня у своих портных в лучшие одежды и удвоить мое жалование. Когда я впервые пришел на княжеский двор в новом облачении, то все в один голос стали утверждать, что мы с князем, что пара близнецов-братьев. Я заметил, что это не понравилось князю Владимиру и Добрыне, и я тут же сменил новую одежду на старый кафтан.
