Форум
Если ты поднялся над толпой – все равно тебя осудят, как бы ты ни поступал. Тебя будут проклинать, если ты это сделаешь, и проклинать, если не сделаешь. Никогда не надо тревожиться о том, что скажут люди, если в душе ты уверен, что поступаешь правильно. Тебя в любом случае осудят, но и быстро об этом забудут.
Люди совсем не думают о тебе или обо мне, и их совершенно не волнует, что о нас с вами говорят. Они заняты только собой и думают только о себе любимом утром, в обед и вечером. И, вообще, каждую минуту! Их в тысячу раз больше волнует собственная небольшая головная боли, чем известие о вашей или о моей смерти.
Обида и врожденная порядочность требовали от меня уведомить боярина Нарышкина и Богдану о моих намерениях и дальнейших планах, связанных с браком. Я сразу же после прибытия в Киев сообщил этих порядочных людей о том, что я собираюсь жениться на другой девушке, и освобождаю боярина от данного им слова. Конечно, я соврал - речь о моей женитьбе не шла!
Однако, когда по Новгороду распространился слух о том, что Василий Буслаев и я брошены в темницу, то боярин срочно засобирался спасать меня. Вместе с ним поехала и Богдана. Нарышкин всячески пытался образумить свою племянницу по поводу дальней и опасной поездки, но Богдана была не преклонной.
Несмотря на скромность, подобающей девице, Богдана, с тех пор как ее представили к княжескому двору, и ей исполнилось семнадцать лет, взяла за правило ни о чем и ни кого не расспрашивать, а только прислушиваться в обществе к разговорам. Так она узнавала репутацию всех молодых людей, домогавшихся ее руки. И что же? Она лишний раз убедилась в том, что я в сердечных делах был легкомысленнее всех молодых людей при дворе. Так считала она.
Богдана отличалась большой рассудительностью. Она ни разу за свою короткую жизнь не могла упрекнуть себя в каком-либо опрометчивом поступке, а теперь ее поведение было верхом безрассудства. Она, скромная девушка, приехала спасать меня, легкомысленного ветреника. Легко представить, как девушка страдала, когда ей рассказывали о моих любовных приключениях.
Ужасные упреки совести терзали Богдану. Каждый день, бывая на княжеском дворе, ее единственной мыслью было - что со мной будет? Она была на гране безрассудства, когда каждые две недели слышала о смертной казни Василия Буслаева и меня. Слухи эти доводили Богдану до отчаяния.
В юном характере Богданы, были две своеобразные черты: однажды пожелав что-нибудь, она уже не отказывалась от своего желания; приняв какое-нибудь решение, она уже не подвергала его обсуждению. Она решила спасти меня, соблазнив князя Владимир, который с вожделением смотрел на нее.
С этого момента у девушки появилось какая-то нервная веселость. Ужаснейшие упреки совести терзали Богдану только до той минуты, как она приняла это безрассудное решение. Теперь, о чем бы она только не думала и не смотрела - у нее всегда было ощущение своей полной зависимости от князя. Я склонен думать, что причиной такого безнравственного самопожертвования является сила воображения русской женской натуры, которой нет ни у одной другой женщины мира.
Богдане, конечно, не стоило большого труда сделать так, чтобы князь Владимир пригласил ее на ужин. Она прекрасно понимала, что она не первая женщина, затронувшая сердце конунга. Владимир, обожал своих жен, Юлию и Рогнеду, но постоянно изменял им. Такова сущность мужчин, потребность в переменах, не преодолимая склонность к новым ощущениям, даже когда он страстно влюблен. Таким, собственно, был и я.
Отправляясь на княжеский двор, в дверях дома Богдана столкнулась с дядей. Боярин был удивлен видом и душевным состояние своей племянницы.
В этот момент она была неподражаема. Легкий сарафан красиво облегал ее юное тело, особо выделял ее высокую грудь. Ее волосы, спускающиеся локонами по плечам, были перехваченными тугой ниткой из жемчуга; на маленьких ногах, обутых в сандалии, блестели золотые пряжки. Щеки розовели, как цветок, а томные, нежные глаза, были скромно опущены, но на глазах и в ямочках на щеках трепетала улыбка. Нарышкин был сильно удивлен, увидев ее одеяние. Он нахмурил брови и заметил:
- Зачем ты так оделась, Богдана? Трапеза, не время и не место для женского тщеславия!
- Не сердись дядя, – кротко ответила Богдана, зардевшись, - не каждый день нас приглашает в гости князь киевский.
- Хорошо, хорошо, – ответил Нарышкин, - устремив свой удивленный взгляд на племянницу – Иди, но не возвращайся поздно.
Как мне рассказывала Богдана, князь Владимир встретил ее ласково и с вожделенным взглядом. Его взгляд ценителя ощупал дивное лицо, с переливающимися розовыми тенями от огня в большом камине, как огонь погладил высокую изящную шею, гордую грудь, широко полуоткрытую и подчеркнутую кружевами и шелком. Это был взгляд жадный и грубый, взгляд барышника на красивую молодую кобылку. Он оценивал и раздевал одновременно, являя желание такое обнаженное, такое примитивное, что щеки девушки порозовели. Вместе с тем, князь проявил себя великолепным хозяином, тактичным и предупредительным. За ужином конунг говорил очень мало, предпочитая пить вино, и довольствоваться в перерывах, созерцанием своей гостьи, которая была невыразимо прекрасной.
Князь наполнил два полных кубка вина и торжественно произнес:
- Я пью за вас, Богдана, и вашу красоту!
- А я, - ответила девушка, - за великого князя киевского!
Они выпили, не спуская друг с друга глаз, Владимир снова наполнил кубки. Богдана засмеялась и заметила:
- Осторожно, государь! Не заставляйте меня слишком много пить, если только… Вы не предложите какой-нибудь другой тост.
- Справедливо! Он снова поднял свой бокал, но на сей раз без улыбки, и даже с какой-то впечатляющей значительностью произнес:
- За вашего дядюшку и моего друга!
- Прекрасный тост! – ответила Богдана.
- За моего дорогого дядю, чья заботливость и нежность ко мне не измены! Они дружно выпили.
Со вздохом, похожим на легкое рыдание, Богдана заговорила о том, что у нее тоже был друг, а теперь он в темнице и ему грозит смерть:
- Государь, я знаю, что не должна вас спрашивать, но я хочу знать о дальнейшей судьбе Жизномира.
Вдруг, князь резко встал, остановился перед девушкой и зло бросил:
- Этот негодяй, Жизномир, кто он вам? Ваш любовник?
Богдана глубоко вздохнула, и, стараясь сохранить спокойствие, видя, с каким вниманием он вглядывается в ее лицо, надеясь, видимо, на взрыв притворного негодования, которому так часто прибегают влюбленные женщины.
Богдана ловко избежала приготовленной ловушки, и, откинувшись назад, тихо рассмеялась:
- Князь, вы прекрасно обо всем осведомлены! Я отказалась выходить замуж за Жизномира.
- Так зачем же тогда вы приехали в Киев, и интересуетесь его судьбой? - в недоумении спросил князь.
Пронзившая сердце Богданы боль невольно подтвердила ее привязанность к этому ветреному мужчине. Она на мгновение закрыла глаза, чтобы удержать слезы и не показать перед Владимиром свою слабость. И тут она отчетливо поняла, какие взаимоотношения связывают Жизномира с князем Владимиром. В ней поднялась волна отвращения и негодования. Она уже достаточно насмотрелась и хорошо изучила нрав и поведение сильных мира сего, их холодную жестокость, полнейшее отсутствие совестливости, сладострастие, ненависть, с которой они преследовали все, что, в какой-то степени касалось их власти. Она нашла в себе силы, чтобы спрятать в глубине души это отвращение и с кокетливой улыбкой на лице возмущенно произнесла:
- Государь, что за вздор? Неужели вы меня ревнуете? И тут же рассмеялась. Князь распалился и в запале крикнул:
- Богдана, поклянитесь, что вы, не его любовница? Богдана ощутила в голосе конунга дрожь горькой ревности и поняла, что его необходимо убедить в обратном, если она хочет спасти Жизномира. Грациозно, поведя прекрасными плечами, она игриво проговорила:
- Князь, я девственница! Клянусь вам! Вскоре, я отправляюсь в Константинополь, в женский монастырь, где стану невестой Бога.
Тяжело дыша, конунг напряженно смотрел на нее, словно хотел, что-то прочесть в глубине изумрудных глаз, безумных и чарующих, как море. Богдана почувствовала, как в князе Владимире что-то расслабилось, дрогнуло…
- Идем! – сказал конунг повелительно.
Он взял ее крепко за руку и увлек в соседнюю дверь, где находился его кабинет. Не отпуская ее руки, конунг направился к столу, заваленному бумагами и папками из телячьей кожи. Даже не присев, он достал лист бумаги, и нервным почерком написал несколько предложений. Затем размашисто расписался и поставил печать.
- Вот! Вам достаточно только предъявить начальнику охраны Никодиму сей документ, как в тот час Жизномир получит свободу.
Порозовев от радости, Богдана взяла драгоценную бумагу и спрятала ее в потайном кармане сарафана.
- Я бесконечно признательна вам, - пылко сказала она, - но… могу ли я спросить, князь, что будет с Василием Буслаевым?
- Сударыня! Вы переходите все границы! - раздраженно заметил конунг.
И тут Богдану прорвало. Не способная больше сдерживать свои чувства по поводу вопиющей несправедливости она дала волю своему негодованию, и выразилась с таким явным, таким ледяным презрением, что конунг побледнел:
- Князь, вам ваши советчики оказывают плохую услугу, призывая расправиться с народным любимцем Василием Буслаевым. Это может кончиться народным бунтом. Более того, от вас откажутся другие русские богатыри. Подумайте, с кем вы останетесь: с сбродом никчемных людей, жадных до почестей и богатств, но не верных вам сердцем? Умоляю, подумайте об этом!
Князь рухнул в кресло и с мрачным видом уставился в одну точку. Богдана посмотрела на дело рук своих. Этот человек, безусловно, обладал организаторским гением, он был великий колонизатор, но вместе с тем, раздражительный, беспокойный, себялюбивый и именно с этих сторон он оказался более уязвим, чем она могла надеяться.
Князь ушел в себя, и, казалось, совершенно забыл о ней. Богдана не знала, что ей предпринять; в ее платье был спрятан и жег ее тело приказ об освобождении Жизномира. Теперь ей хотелось поскорее покинуть княжеский двор. Его молчание показалось для нее вечностью. Богдана не выдержала и кашлянула.
- К-хе – к-хе! Государь, - сказала она тихо, - я сожалею, что нарушаю ваши размышления, но уже поздно, и… Она не закончила фразу, Владимир вскочил и, как человек заблудившийся, растерявшийся, испытывающий сомнение неожиданно произнес:
- Не покидайте меня! Не оставляйте меня одного теперь. Я не хочу страдать от одиночества сегодня ночью, - и, добавил, - вы удивительная девушка, мне кажется, что наши боги послали вас ко мне. Может быть, вы только представляетесь женщиной? Может быть, вы на самом деле добрый ангел, самый прекрасный из всех? Ангел, с восхитительными глазами, очаровательный и добрый в оболочке соблазнительного женского тела!
Теперь он был совсем близко к ней, и вдруг его руки соскользнули с плеч и замкнулись на талии у бедер. Внезапно, испугавшись, она увидела прямо перед собой искаженное лицо конунга, его затуманенные желанием темные глаза. Она попыталась оттолкнуть его:
- Прошу вас, князь, пустите меня! Я должна уйти, должна вернуться…
- Нет, вы не вернетесь! Этой ночью, во всяком случае. Сегодня вы должны спасти меня от самого себя:
- Не преувеличивайте, - со смехом сказала Богдана.
- Вы не можете понять, что избавили меня от худшего, чем смерть… На мне могла быть кровь невинных людей и, особенно, брата. Проклятье!
Он не договорил. Объятия сжались крепче, и Богдана в смятении почувствовала, что она не в состоянии бороться с ним:
- О, Боже! - прошептали ее губы. Она перевела дух.
- Но о чем вы говорите? Я не понимаю…
Богдана никак не могла понять, какое отношение имеют эти слова к приступу грубого мужского желания.
- Богдана, милая, даже не пытайся… Ты не сможешь понять, подари мне эту ночь, только ночь, и потом ты будешь свободна. Я отдам тебе все, что ты захочешь. Позволь мне любить тебя!
Он сжал ее так сильно, что ей показалось, будто у нее хрустнули кости, но в тоже время его губы дарили ее телу почти не выносимую сладость. Словно комок застрял в горле у Богданы. Она вне себя от ярости и стыда, внезапно поняла, что у нее нет ни какого желания сопротивляться. Ведь она впервые ощущала мужскую ласку, наслаждение любовью. И ей этого безумно хотелось.
Ласкающий рот скользнул по щеке, нашел ее сами собой приоткрывшиеся губы. Сердце молодой девушки билось так, что казалось, что он его слышит, а когда его рука исподтишка наткнулась на нежную округлость груди и взяла ее в плен, она почувствовала, что ноги ее подкашиваются. И тут конунгу не составило большого труда слегка подтолкнуть ее к крытой толстой парчовой ткани кушетки, стоящей возле рабочего стола.
Он выпустил ее из своих объятий, чтобы осторожно уложить, и, быстро повернувшись, задул свечу. Кабинет окутал мрак. В ушах Богданы гудело, все тело горело, как в огне, но приятная истома разливалась по всему ее телу. Тут руки князя стремительно освободили ее от платья и лихорадочно забегали по всему ее телу.
Владимир больше ничего не говорил. Только руки его ласкали ее грудь, живот, бедра, задерживаясь на каждом новом открытии, затем возобновляли их раздражающую деятельность, и Богдане казалось, что она сходит с ума. Все ее тело пылало и взывало, готовое запеть в самом языческом из дуэтов… И тут, она жадно привлекла его к себе.
Приподнявшись, Богдана обвила руками шею Владимира, нашла губами его рот и упала на подушки, задыхаясь от счастья и уже испуская стоны под тяжестью этого тела, готовность которого соединиться с нею она ощущала. Торопясь утолить неизведанное желание, слишком долго сдерживаемое и резко пробужденное, она полностью раскрылась - рассоединив и согнув ногу, но ничего не произошло. Воцарилась тишина. Тишина гнетущая, пугающая.
Тяжесть, придавившая тело юной девушки, исчезла, и вдруг в непроницаемом, глухом мраке послышался голос князя Владимира:
- Прости! Нет! Не могу, не могу! Он брат, он же тебя любит! Я не должен так поступать!
Богдана мгновенно вскочила, на ощупь нашла угол стола, подсвечник, а рядом с ним кремень. Дрожащими руками высекла огонь и зажгла свечу. Первое, что увидела Богдана – это смятый сарафан, небрежно, брошенный возле ножки кушетки, неуютные и холодные стены кабинета и уродливую тень сидящего в кресле конунга. В бессильной злобе неудовлетворенного желания, она схватила измятое платье, чтобы скрыть свою трепещущую наготу, стараясь обрести нормальное дыхание и успокоить беспорядочное биение сердце. Ее взгляд невольно остановился на Владимире.
Сидя на краю кресла, с локтями на коленях и закрыв лицо руками, он чуть не рыдал. Могущественный конунг казался в эти минуты более несчастным и жалким, чем самый голодный нищий, встречающийся на каждом шагу его княжества. Владимир резко опустил руки, открыв искаженное ненавистью лицо, что девушка испугалась.
- Прости меня, милая Богдана! Рать стоит до мира, ложь до правды!- сказал он виновато.
- Я чуть не совершил подлый поступок: хотел соблазнить любимую девушку родного брата и тем самым отомстить ему за то, что он дружит с моими врагами, которые меня люто ненавидят, однако наши боги не дали мне так низко упасть. Я знаю, что мой брат, Жизномир, тебя безумно любит, и я был бы несказанно рад вашему браку.
Богдана была в полной растерянности. Это она пришла соблазнять князя, чтобы спасти жизнь этому благородному ветренику. А он, оказывается еще и брат конунга. Более того – ей захотелось любви конунга. Она ее безумно хотела! Краска стыда залила ее лицо, и она еле слышно прошептала:
- Как брат?
Все очень просто! Давно, очень давно, под Новгородом, мой батюшка встретил милую и юную девушку, будущую мать Жизномира. Они полюбили друг друга. Заботы о княжестве, бесконечные походы за данью, войны на многие годы разлучили их. Мой отец долго не знал, что у него есть сын, а когда узнал, то было поздно - ее выдали замуж за хорошего человека. Мой отец наказал Добрыне позаботиться о Жизномире, если вдруг с ним, что-либо случиться. Вот такая история!
- А Жизномир знает обо всем этом? - с еще большим удивлением спросила девушка князя. Конунг весело и от души рассмеялся:
- Представляю, какое у него будет лицо от такого известия!
И тут Богдана поняла, что Владимир искренне любит Жизномира, но почему-то опасается к себе приближать. И тут Владимир подтвердил ее догадки. Он повелительным тоном приказал девушке:
- Сударыня, хочу, чтобы вы о нашей тайне пока некому не рассказывали. Всему свое время. Если хотите – это государственная тайна. С этими словами конунг тепло попрощался с девушкой и тот час приказал Стояну, охранявшему его покои, проводить ее домой.
Богдана, печальная и вся подавленная последними событиями, вернулась домой. Конечно, она радовалась предстоящему освобождению Жизномира, но ее безумно мучил стыд за то, что она возжелала конунга. До самого утра она не могла заснуть. Горечь стыда и раскаянья наполнили ее душу. Она долго молилась перед образом святой Богородицы, но облегчения не наступало. Наверное, не было больше на свете человека в этот момент, столь убитого горем и стыдом, как она в эту ночь. Ее чистое и благородное сердце вопрошало:
- А что дальше? Что делать? Люблю ли я Жизномира? А может быть, я люблю князя Владимира?
Она тяжело вздыхала и горько плакала, не находя ответа на свои вопросы. К утру, Богдана приняла решение – уйти в монастырь и никогда не видеться со мной. И тут же дала клятву святой мадонне.
- Святая матерь божья! Земно кланяюсь тебе за то, что осенив покровом своим, ты уберегла меня от девичьего бесчестия и позора! Обещаю тебе, святая матерь божья, служить тебе и Иисусу Христу, сотворять милость без меры тому, кто попросит у меня жалости, правды и защиты…
Люди совсем не думают о тебе или обо мне, и их совершенно не волнует, что о нас с вами говорят. Они заняты только собой и думают только о себе любимом утром, в обед и вечером. И, вообще, каждую минуту! Их в тысячу раз больше волнует собственная небольшая головная боли, чем известие о вашей или о моей смерти.
Обида и врожденная порядочность требовали от меня уведомить боярина Нарышкина и Богдану о моих намерениях и дальнейших планах, связанных с браком. Я сразу же после прибытия в Киев сообщил этих порядочных людей о том, что я собираюсь жениться на другой девушке, и освобождаю боярина от данного им слова. Конечно, я соврал - речь о моей женитьбе не шла!
Однако, когда по Новгороду распространился слух о том, что Василий Буслаев и я брошены в темницу, то боярин срочно засобирался спасать меня. Вместе с ним поехала и Богдана. Нарышкин всячески пытался образумить свою племянницу по поводу дальней и опасной поездки, но Богдана была не преклонной.
Несмотря на скромность, подобающей девице, Богдана, с тех пор как ее представили к княжескому двору, и ей исполнилось семнадцать лет, взяла за правило ни о чем и ни кого не расспрашивать, а только прислушиваться в обществе к разговорам. Так она узнавала репутацию всех молодых людей, домогавшихся ее руки. И что же? Она лишний раз убедилась в том, что я в сердечных делах был легкомысленнее всех молодых людей при дворе. Так считала она.
Богдана отличалась большой рассудительностью. Она ни разу за свою короткую жизнь не могла упрекнуть себя в каком-либо опрометчивом поступке, а теперь ее поведение было верхом безрассудства. Она, скромная девушка, приехала спасать меня, легкомысленного ветреника. Легко представить, как девушка страдала, когда ей рассказывали о моих любовных приключениях.
Ужасные упреки совести терзали Богдану. Каждый день, бывая на княжеском дворе, ее единственной мыслью было - что со мной будет? Она была на гране безрассудства, когда каждые две недели слышала о смертной казни Василия Буслаева и меня. Слухи эти доводили Богдану до отчаяния.
В юном характере Богданы, были две своеобразные черты: однажды пожелав что-нибудь, она уже не отказывалась от своего желания; приняв какое-нибудь решение, она уже не подвергала его обсуждению. Она решила спасти меня, соблазнив князя Владимир, который с вожделением смотрел на нее.
С этого момента у девушки появилось какая-то нервная веселость. Ужаснейшие упреки совести терзали Богдану только до той минуты, как она приняла это безрассудное решение. Теперь, о чем бы она только не думала и не смотрела - у нее всегда было ощущение своей полной зависимости от князя. Я склонен думать, что причиной такого безнравственного самопожертвования является сила воображения русской женской натуры, которой нет ни у одной другой женщины мира.
Богдане, конечно, не стоило большого труда сделать так, чтобы князь Владимир пригласил ее на ужин. Она прекрасно понимала, что она не первая женщина, затронувшая сердце конунга. Владимир, обожал своих жен, Юлию и Рогнеду, но постоянно изменял им. Такова сущность мужчин, потребность в переменах, не преодолимая склонность к новым ощущениям, даже когда он страстно влюблен. Таким, собственно, был и я.
Отправляясь на княжеский двор, в дверях дома Богдана столкнулась с дядей. Боярин был удивлен видом и душевным состояние своей племянницы.
В этот момент она была неподражаема. Легкий сарафан красиво облегал ее юное тело, особо выделял ее высокую грудь. Ее волосы, спускающиеся локонами по плечам, были перехваченными тугой ниткой из жемчуга; на маленьких ногах, обутых в сандалии, блестели золотые пряжки. Щеки розовели, как цветок, а томные, нежные глаза, были скромно опущены, но на глазах и в ямочках на щеках трепетала улыбка. Нарышкин был сильно удивлен, увидев ее одеяние. Он нахмурил брови и заметил:
- Зачем ты так оделась, Богдана? Трапеза, не время и не место для женского тщеславия!
- Не сердись дядя, – кротко ответила Богдана, зардевшись, - не каждый день нас приглашает в гости князь киевский.
- Хорошо, хорошо, – ответил Нарышкин, - устремив свой удивленный взгляд на племянницу – Иди, но не возвращайся поздно.
Как мне рассказывала Богдана, князь Владимир встретил ее ласково и с вожделенным взглядом. Его взгляд ценителя ощупал дивное лицо, с переливающимися розовыми тенями от огня в большом камине, как огонь погладил высокую изящную шею, гордую грудь, широко полуоткрытую и подчеркнутую кружевами и шелком. Это был взгляд жадный и грубый, взгляд барышника на красивую молодую кобылку. Он оценивал и раздевал одновременно, являя желание такое обнаженное, такое примитивное, что щеки девушки порозовели. Вместе с тем, князь проявил себя великолепным хозяином, тактичным и предупредительным. За ужином конунг говорил очень мало, предпочитая пить вино, и довольствоваться в перерывах, созерцанием своей гостьи, которая была невыразимо прекрасной.
Князь наполнил два полных кубка вина и торжественно произнес:
- Я пью за вас, Богдана, и вашу красоту!
- А я, - ответила девушка, - за великого князя киевского!
Они выпили, не спуская друг с друга глаз, Владимир снова наполнил кубки. Богдана засмеялась и заметила:
- Осторожно, государь! Не заставляйте меня слишком много пить, если только… Вы не предложите какой-нибудь другой тост.
- Справедливо! Он снова поднял свой бокал, но на сей раз без улыбки, и даже с какой-то впечатляющей значительностью произнес:
- За вашего дядюшку и моего друга!
- Прекрасный тост! – ответила Богдана.
- За моего дорогого дядю, чья заботливость и нежность ко мне не измены! Они дружно выпили.
Со вздохом, похожим на легкое рыдание, Богдана заговорила о том, что у нее тоже был друг, а теперь он в темнице и ему грозит смерть:
- Государь, я знаю, что не должна вас спрашивать, но я хочу знать о дальнейшей судьбе Жизномира.
Вдруг, князь резко встал, остановился перед девушкой и зло бросил:
- Этот негодяй, Жизномир, кто он вам? Ваш любовник?
Богдана глубоко вздохнула, и, стараясь сохранить спокойствие, видя, с каким вниманием он вглядывается в ее лицо, надеясь, видимо, на взрыв притворного негодования, которому так часто прибегают влюбленные женщины.
Богдана ловко избежала приготовленной ловушки, и, откинувшись назад, тихо рассмеялась:
- Князь, вы прекрасно обо всем осведомлены! Я отказалась выходить замуж за Жизномира.
- Так зачем же тогда вы приехали в Киев, и интересуетесь его судьбой? - в недоумении спросил князь.
Пронзившая сердце Богданы боль невольно подтвердила ее привязанность к этому ветреному мужчине. Она на мгновение закрыла глаза, чтобы удержать слезы и не показать перед Владимиром свою слабость. И тут она отчетливо поняла, какие взаимоотношения связывают Жизномира с князем Владимиром. В ней поднялась волна отвращения и негодования. Она уже достаточно насмотрелась и хорошо изучила нрав и поведение сильных мира сего, их холодную жестокость, полнейшее отсутствие совестливости, сладострастие, ненависть, с которой они преследовали все, что, в какой-то степени касалось их власти. Она нашла в себе силы, чтобы спрятать в глубине души это отвращение и с кокетливой улыбкой на лице возмущенно произнесла:
- Государь, что за вздор? Неужели вы меня ревнуете? И тут же рассмеялась. Князь распалился и в запале крикнул:
- Богдана, поклянитесь, что вы, не его любовница? Богдана ощутила в голосе конунга дрожь горькой ревности и поняла, что его необходимо убедить в обратном, если она хочет спасти Жизномира. Грациозно, поведя прекрасными плечами, она игриво проговорила:
- Князь, я девственница! Клянусь вам! Вскоре, я отправляюсь в Константинополь, в женский монастырь, где стану невестой Бога.
Тяжело дыша, конунг напряженно смотрел на нее, словно хотел, что-то прочесть в глубине изумрудных глаз, безумных и чарующих, как море. Богдана почувствовала, как в князе Владимире что-то расслабилось, дрогнуло…
- Идем! – сказал конунг повелительно.
Он взял ее крепко за руку и увлек в соседнюю дверь, где находился его кабинет. Не отпуская ее руки, конунг направился к столу, заваленному бумагами и папками из телячьей кожи. Даже не присев, он достал лист бумаги, и нервным почерком написал несколько предложений. Затем размашисто расписался и поставил печать.
- Вот! Вам достаточно только предъявить начальнику охраны Никодиму сей документ, как в тот час Жизномир получит свободу.
Порозовев от радости, Богдана взяла драгоценную бумагу и спрятала ее в потайном кармане сарафана.
- Я бесконечно признательна вам, - пылко сказала она, - но… могу ли я спросить, князь, что будет с Василием Буслаевым?
- Сударыня! Вы переходите все границы! - раздраженно заметил конунг.
И тут Богдану прорвало. Не способная больше сдерживать свои чувства по поводу вопиющей несправедливости она дала волю своему негодованию, и выразилась с таким явным, таким ледяным презрением, что конунг побледнел:
- Князь, вам ваши советчики оказывают плохую услугу, призывая расправиться с народным любимцем Василием Буслаевым. Это может кончиться народным бунтом. Более того, от вас откажутся другие русские богатыри. Подумайте, с кем вы останетесь: с сбродом никчемных людей, жадных до почестей и богатств, но не верных вам сердцем? Умоляю, подумайте об этом!
Князь рухнул в кресло и с мрачным видом уставился в одну точку. Богдана посмотрела на дело рук своих. Этот человек, безусловно, обладал организаторским гением, он был великий колонизатор, но вместе с тем, раздражительный, беспокойный, себялюбивый и именно с этих сторон он оказался более уязвим, чем она могла надеяться.
Князь ушел в себя, и, казалось, совершенно забыл о ней. Богдана не знала, что ей предпринять; в ее платье был спрятан и жег ее тело приказ об освобождении Жизномира. Теперь ей хотелось поскорее покинуть княжеский двор. Его молчание показалось для нее вечностью. Богдана не выдержала и кашлянула.
- К-хе – к-хе! Государь, - сказала она тихо, - я сожалею, что нарушаю ваши размышления, но уже поздно, и… Она не закончила фразу, Владимир вскочил и, как человек заблудившийся, растерявшийся, испытывающий сомнение неожиданно произнес:
- Не покидайте меня! Не оставляйте меня одного теперь. Я не хочу страдать от одиночества сегодня ночью, - и, добавил, - вы удивительная девушка, мне кажется, что наши боги послали вас ко мне. Может быть, вы только представляетесь женщиной? Может быть, вы на самом деле добрый ангел, самый прекрасный из всех? Ангел, с восхитительными глазами, очаровательный и добрый в оболочке соблазнительного женского тела!
Теперь он был совсем близко к ней, и вдруг его руки соскользнули с плеч и замкнулись на талии у бедер. Внезапно, испугавшись, она увидела прямо перед собой искаженное лицо конунга, его затуманенные желанием темные глаза. Она попыталась оттолкнуть его:
- Прошу вас, князь, пустите меня! Я должна уйти, должна вернуться…
- Нет, вы не вернетесь! Этой ночью, во всяком случае. Сегодня вы должны спасти меня от самого себя:
- Не преувеличивайте, - со смехом сказала Богдана.
- Вы не можете понять, что избавили меня от худшего, чем смерть… На мне могла быть кровь невинных людей и, особенно, брата. Проклятье!
Он не договорил. Объятия сжались крепче, и Богдана в смятении почувствовала, что она не в состоянии бороться с ним:
- О, Боже! - прошептали ее губы. Она перевела дух.
- Но о чем вы говорите? Я не понимаю…
Богдана никак не могла понять, какое отношение имеют эти слова к приступу грубого мужского желания.
- Богдана, милая, даже не пытайся… Ты не сможешь понять, подари мне эту ночь, только ночь, и потом ты будешь свободна. Я отдам тебе все, что ты захочешь. Позволь мне любить тебя!
Он сжал ее так сильно, что ей показалось, будто у нее хрустнули кости, но в тоже время его губы дарили ее телу почти не выносимую сладость. Словно комок застрял в горле у Богданы. Она вне себя от ярости и стыда, внезапно поняла, что у нее нет ни какого желания сопротивляться. Ведь она впервые ощущала мужскую ласку, наслаждение любовью. И ей этого безумно хотелось.
Ласкающий рот скользнул по щеке, нашел ее сами собой приоткрывшиеся губы. Сердце молодой девушки билось так, что казалось, что он его слышит, а когда его рука исподтишка наткнулась на нежную округлость груди и взяла ее в плен, она почувствовала, что ноги ее подкашиваются. И тут конунгу не составило большого труда слегка подтолкнуть ее к крытой толстой парчовой ткани кушетки, стоящей возле рабочего стола.
Он выпустил ее из своих объятий, чтобы осторожно уложить, и, быстро повернувшись, задул свечу. Кабинет окутал мрак. В ушах Богданы гудело, все тело горело, как в огне, но приятная истома разливалась по всему ее телу. Тут руки князя стремительно освободили ее от платья и лихорадочно забегали по всему ее телу.
Владимир больше ничего не говорил. Только руки его ласкали ее грудь, живот, бедра, задерживаясь на каждом новом открытии, затем возобновляли их раздражающую деятельность, и Богдане казалось, что она сходит с ума. Все ее тело пылало и взывало, готовое запеть в самом языческом из дуэтов… И тут, она жадно привлекла его к себе.
Приподнявшись, Богдана обвила руками шею Владимира, нашла губами его рот и упала на подушки, задыхаясь от счастья и уже испуская стоны под тяжестью этого тела, готовность которого соединиться с нею она ощущала. Торопясь утолить неизведанное желание, слишком долго сдерживаемое и резко пробужденное, она полностью раскрылась - рассоединив и согнув ногу, но ничего не произошло. Воцарилась тишина. Тишина гнетущая, пугающая.
Тяжесть, придавившая тело юной девушки, исчезла, и вдруг в непроницаемом, глухом мраке послышался голос князя Владимира:
- Прости! Нет! Не могу, не могу! Он брат, он же тебя любит! Я не должен так поступать!
Богдана мгновенно вскочила, на ощупь нашла угол стола, подсвечник, а рядом с ним кремень. Дрожащими руками высекла огонь и зажгла свечу. Первое, что увидела Богдана – это смятый сарафан, небрежно, брошенный возле ножки кушетки, неуютные и холодные стены кабинета и уродливую тень сидящего в кресле конунга. В бессильной злобе неудовлетворенного желания, она схватила измятое платье, чтобы скрыть свою трепещущую наготу, стараясь обрести нормальное дыхание и успокоить беспорядочное биение сердце. Ее взгляд невольно остановился на Владимире.
Сидя на краю кресла, с локтями на коленях и закрыв лицо руками, он чуть не рыдал. Могущественный конунг казался в эти минуты более несчастным и жалким, чем самый голодный нищий, встречающийся на каждом шагу его княжества. Владимир резко опустил руки, открыв искаженное ненавистью лицо, что девушка испугалась.
- Прости меня, милая Богдана! Рать стоит до мира, ложь до правды!- сказал он виновато.
- Я чуть не совершил подлый поступок: хотел соблазнить любимую девушку родного брата и тем самым отомстить ему за то, что он дружит с моими врагами, которые меня люто ненавидят, однако наши боги не дали мне так низко упасть. Я знаю, что мой брат, Жизномир, тебя безумно любит, и я был бы несказанно рад вашему браку.
Богдана была в полной растерянности. Это она пришла соблазнять князя, чтобы спасти жизнь этому благородному ветренику. А он, оказывается еще и брат конунга. Более того – ей захотелось любви конунга. Она ее безумно хотела! Краска стыда залила ее лицо, и она еле слышно прошептала:
- Как брат?
Все очень просто! Давно, очень давно, под Новгородом, мой батюшка встретил милую и юную девушку, будущую мать Жизномира. Они полюбили друг друга. Заботы о княжестве, бесконечные походы за данью, войны на многие годы разлучили их. Мой отец долго не знал, что у него есть сын, а когда узнал, то было поздно - ее выдали замуж за хорошего человека. Мой отец наказал Добрыне позаботиться о Жизномире, если вдруг с ним, что-либо случиться. Вот такая история!
- А Жизномир знает обо всем этом? - с еще большим удивлением спросила девушка князя. Конунг весело и от души рассмеялся:
- Представляю, какое у него будет лицо от такого известия!
И тут Богдана поняла, что Владимир искренне любит Жизномира, но почему-то опасается к себе приближать. И тут Владимир подтвердил ее догадки. Он повелительным тоном приказал девушке:
- Сударыня, хочу, чтобы вы о нашей тайне пока некому не рассказывали. Всему свое время. Если хотите – это государственная тайна. С этими словами конунг тепло попрощался с девушкой и тот час приказал Стояну, охранявшему его покои, проводить ее домой.
Богдана, печальная и вся подавленная последними событиями, вернулась домой. Конечно, она радовалась предстоящему освобождению Жизномира, но ее безумно мучил стыд за то, что она возжелала конунга. До самого утра она не могла заснуть. Горечь стыда и раскаянья наполнили ее душу. Она долго молилась перед образом святой Богородицы, но облегчения не наступало. Наверное, не было больше на свете человека в этот момент, столь убитого горем и стыдом, как она в эту ночь. Ее чистое и благородное сердце вопрошало:
- А что дальше? Что делать? Люблю ли я Жизномира? А может быть, я люблю князя Владимира?
Она тяжело вздыхала и горько плакала, не находя ответа на свои вопросы. К утру, Богдана приняла решение – уйти в монастырь и никогда не видеться со мной. И тут же дала клятву святой мадонне.
- Святая матерь божья! Земно кланяюсь тебе за то, что осенив покровом своим, ты уберегла меня от девичьего бесчестия и позора! Обещаю тебе, святая матерь божья, служить тебе и Иисусу Христу, сотворять милость без меры тому, кто попросит у меня жалости, правды и защиты…
